Знакомства в петергофе

День был прелестный, майское солнце грело весело и тепло, на душе счастливого отца было так легко, так весело, что мне казалось, слушая его поэтические воспоминания, его привольные излияния молодой наслаждающейся души, что его речи сливались с пением обрадовавшихся весне птичек в один аккорд… Это поэтично счастливое настроение духа у цесаревича продолжалось все лето и переселилось в Петергоф, куда, после поправления цесаревны, совершился переезд в июле…» Молодой отец не мог уделять своему сыну столько внимания, сколько хотелось бы. Надо было регулярно присутствовать на заседаниях Комитета финансов и Государственного совета, решать множество вопросов, в том числе связанных с таможенными тарифами в европейской торговле. Особенно много дел прибавилось с середины лета, с 14 июля 1868 года, после отъезда отца. Официальный документ гласил: «По случаю отбытия Государя Императора в чужие края Его Императорскому Величеству благоугодно было возложить на Его Императорское Высочество решение дел Государственного совета, Комитета министров и всех высших правительственных комитетов, равно как и по всем министерствам и главным управлениям отдельными частями». Но дела не помешали устроить 16 августа праздник в Петергофе для датских родственников. Они прибыли в Россию по случаю рождения у Марии Федоровны и цесаревича великого князя Николая. По желанию цесаревича в честь высоких гостей у Коттеджа было устроено «исключительное празднество» с живыми картинами, дивертисментом, фейерверком и большим балом. Общую программу праздника составил художник, мастер морских батальных сцен Алексей Петрович Боголюбов. По его замыслу к парадному крыльцу дворца был пристроен огромный зал, стропила скатной крыши которого были обтянуты старыми парусами, доставленными из Кронштадта. Все внутри было убрано флагами. По стенам поставили массу тропических растений и цветов, настлали паркет, повесили люстру с мириадами свеч. В глубине устроили сцену, а в боковых палатках стояли буфеты и столы для ужина. Для живых картин были написаны специальные декорации, сцену украсили коврами и занавесями и даже привезли из Зоологического музея «отформованного медведя — одного из лучших и больших». Датская родня была в восторге. Затем почти в каждом письме из Копенгагена был вопрос о Петергофе. Цесаревна намного позднее так описывала ежедневную жизнь в «милом, уютном» Коттедже, «дорогом, милом Петергофе» на берегу Финского залива: «…мы каждый день катались с парусом, раз обедали на «Штандарте», который стоит перед Петергофом и который так напоминает мне наши восхитительные поездки прежних лет. Кроме того, здесь ничто не нарушает наш чудный покой. До обеда я всегда сижу наверху у Саши с чтением и письмом до 1 часу, когда мы завтракаем все вместе… затем ездим кататься или гуляем с детьми, что доставляет им такое

Мужиками… — Традиционное демонстративное мероприятие зимой во дворце, летом — в Петергофе (с 1826 по 1829 г. летних не было). Кюстин, видевший такое празднество в Петергофе летом 1839 г., писал об этом в своей книге: «Когда император открывает свободный с виду доступ во дворец привилегированным крестьянам и буржуа, которых он дважды в году удостаивает чести явиться к нему на поклон, он не говорит земледельцу, купцу: „Ты такой же человек, как я“, но говорит барину: „ты раб, как они…“ (Кюстин де А. Николаевская Россия. М., 1910. С. 53).43 Конюшенная девка Ярцева… — Любовь Васильевна Ярцева, потом жена А. А. Суворова, фрейлина, с которой враждовала во дворце Смирнова. См. далее: „Мы ее терпеть не могли…“ (с. 362).43а Об этой „карусели“ Жуковский писал А. А. Воейковой 2 апреля 1828 г.: „Был два раза карусель, т. е. 16 пар дам и мужчин танцевали верхами в Михайловском манеже. Видеть это было очень приятно. Дамы были одеты в обыкновенном суконном верховом платье; все почти в черном, с белыми кавалергардскими фуражками на головах. Царица была лучше всех, она удивительно ловка верхом“ (Русский библиофил. 1915. № 7. С. 24).44 Михаил Пав сказал… vous entraine»… — В следующем (альбомном) варианте мемуаров Смирнова относит эту реплику великого князя к ухаживанию за ней С. М. Голицына (наст. изд., с. 183).45 …отправились к Карамзиным на вечер. — В издании «Пушкин в воспоминаниях современников» этот рассказ Смирновой напрасно идентифицирован с записью в дневнике Д. Ф. Фикельмон от 13 января 1830 г. (М., 1974. Т. 2. С. 140, 420, примеч. 2). Фикельмон указывает состав участников поездки, в котором нет ни Россет, ни Воронцова-Дашкова; Смирнова пишет о поездке только на вечер к Карамзиным.46 Когда Пушкин смеется, у него даже кишки видны. — Эти же слова Брюллова о смехе Пушкина приводил Арк. Россет, рассказывая о нем П. И. Бартеневу (Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 2. С.

От шоссейной дороги, за которою тянулся ряд дач?Поле действительно было «паршивое», местами голое, вытоптанное, серое, как бы посыпанное сигарным пеплом, местами поросшее серой же щетиной какой-то колючей растительности, среди которой вдруг появлялись оазисы молодой травки, спешившей заткать свои зелёные коврики там, где земля сохранила ещё свою жизненность, свою влагу, может быть, от подземных водяных жилок узкой полуиссохшей речонки, что вилась по одну сторону поля.На Паршивке учились кадеты; им делались смотры, а осенью производились травли, испытания охотничьих собак на резвость и злобность. Царские ловчие привозили в ящиках волков и лисиц из «зверинца», существовавшего тогда ещё в Петергофе; егеря верхами проводили с собою своры узкомордых поджарых собак, зверя выпускали, и за ним гнались борзые, а кругом невысокой ограды поля живой изгородью стоял народ и кричал: «Ату его, ату!» Если волк или лисица прорывались из поля и перескакивали невысокий заборчик, то за ним перескакивал его и верховой, перелетали собаки, и, кажется, не было случая, чтобы жертва ушла.Свидетелем этой травли я ребёнком не была никогда; няне строго было запрещено в эти дни выходить со мною из дачного сада, но братья видели, и Андрей, с необыкновенным оживлением, с жестами и криками передавал мне всю картину.В Петергофе мы занимали всегда одну и ту же дачу, большую, красивую, с палисадником на улицу и большим садом в глубине за двором. Семья наша летом разрасталась: у нас гостили кончавший курс лицеист, дядя Коля (младший брат матери) и не только Анна Тимофеевна, но ещё и её две сестры, Дашенька и Лизонька. Были ли они молоды, красивы — не знаю, мы, дети, не любили их и держались совершенно отдельно.С Анной Тимофеевной я помню только в это лето очень печальное происшествие, за которое Андрей избегнул розог только благодаря горячему заступничеству дяди Коли, бабушки и, как я думаю, колебанию самой матери, не решавшейся применить такое наказание к страшно пылкому и самолюбивому мальчику.Дело в