Знакомства в петров вале

До минуты приводит сам Евгений Петров в своем рассказе "Из воспоминаний об Ильфе".Илья Ильф, соавтор героя нашего повествования, его старший товарищ, умер от хронического туберкулеза. В ту эпоху палочку Коха еще не научились лечить и купировать. Для Евгения Петрова смерть самого близкого друга стала страшной трагедией. Горечь утраты прямо физически чувствуется во всех его строках, написанных об Ильфе без Ильфа: "И вот я сижу один против пишущей машинки, на которой Ильф в последний год своей жизни напечатал удивительные записки. В комнате тихо и пусто, и надо писать. И в первый раз после привычного слова "мы" я пишу пустое и холодное слово "я" и вспоминаю нашу молодость…"Удивительно, но при всей тесной дружбе, многолетнем соавторстве они всю жизнь были друг с другом исключительно на "вы" — так уж завелось у них с момента знакомства в редакции газеты "Гудок". Потрясенный смертью товарища, Петров писал с хорошо заметным и спустя десятилетия трагическим надрывом: "Я не могу вспомнить, как и где мы познакомились с Ильфом. Самый момент знакомства совершенно исчез из моей памяти. Не помню я и характера ильфовской фразы, его голоса, интонаций, манеры разговаривать. Я вижу его лицо, но не могу услышать его голоса…"После смерти соавтора Евгений Петров расстается с юмором. Из сатирического в его дальнейшем творчестве, пожалуй, только несколько сценариев комедийных фильмов. Зато в "Правде", главной газете Советской страны, в 1938 году выходит серия серьезных очерков о нашем Дальнем Востоке, где как раз разворачиваются грозные события — силовое противостояние с императорской Японией.Вскоре Евгений Петров, чувствуя приближение страшной войны с нацизмом, вступает в Коммунистическую партию. Это осознанный и, на самом деле, в те дни непростой выбор. Петров весьма успешный и благодаря популярности состоятельный советский литератор, но лихолетье 30-х годов не обошло стороной и его. В 1938 году расстрелян его тесть, отец жены, Леонтий Грюнзайд — до революции состоятельный коммерсант и поставщик чая императорскому двору.Женился

Источник, интерпретируемый и мемуаристами, и литературоведами, - воспоминания Евгения Петрова. Впервые фрагмент этих мемуаров был опубликован в 1939 году под заголовком "Из воспоминаний об Ильфе" - как предисловие к изданию "Записных книжек" Ильфа. 18 апреля 1942 года еженедельник "Литература и искусство" напечатал под тем же заголовком еще один фрагмент, подготовленный в связи с пятилетней годовщиной смерти Ильфа. А в 1967 году ежемесячник "Журналист" опубликовал в шестом номере планы и черновики книги "Мой друг Ильф". Так что обратимся к воспоминаниям Петрова. Первое, что замечает непредубежденный читатель, - они изобилуют явными противоречиями, начиная даже со знакомства будущих соавторов. Это симптоматично. "Мы оба родились и выросли в Одессе, а познакомились в Москве", - сообщает Петров. По его словам, это случилось в 1923 году, но когда именно - Петров забыл: "Я не могу вспомнить, как и где мы познакомились с Ильфом. Самый момент знакомства совершенно исчез из моей памяти". Значит, далеко не старый писатель, опытнейший журналист вдруг забыл, когда и где познакомился с лучшим другом и соавтором. Очень странно. Тем более странно, что, по отзывам современников, во всех остальных случаях память у Петрова была великолепная. Странно также, что Ильф и Петров познакомились лишь в Москве: они же земляки, причем Ильф еще с Одессы - друг или, по крайней мере, близкий приятель Валентина Катаева. С Петровым были знакомы все тогдашние друзья старшего брата. Например, Ю.К.Олеша и Л.И.Славин, вместе с Ильфом и Катаевым входившие в одесский "Коллектив поэтов". Петров даже бывал на их поэтических вечерах. Мало того, с 1920 года Катаев-старший, Ильф, Олеша и Славин работали в ОДУКРОСТА - Одесском отделении Украин-ского Российского телеграфного агентства, где несколько месяцев был разъездным корреспондентом не кто иной как младший брат - Петров. Он поступил в угрозыск лишь летом 1921 года. Выходит, что Петров, будучи знаком с друзьями и коллегами брата, своими, наконец, коллегами по ОДУКРОСТА, ухитрился не познакомиться именно с Ильфом. Поверить в это трудно. Возьмем теперь другой эпизод - завершение работы над "Двенадцатью стульями" "И вот в январе месяце 28 года наступила минута, о которой мы мечтали, - сообщает Петров. - Перед нами лежала такая толстая рукопись, что считать печатные знаки пришлось часа два. Но как приятна была эта работа!" Роман действительно получился объемный - в трех частях, каждая примерно по семь авторских листов, а в каждом листе, соответственно, сорок тысяч знаков. Второго экземпляра, по словам Петрова, не было, соавторы боялись потерять рукопись, почему Ильф, то ли в шутку, то ли всерьез, "взял листок бумаги и написал на нем: "Нашедшего просят вернуть по такому-то адресу". И аккуратно наклеил листок на внутреннюю сторону обложки". После чего соавторы покинули редакцию "Гудка". "Шел снег, чинно сидя в санках, мы везли рукопись домой, - вспоминает Петров. - Но не было ощущения свободы и легкости. Мы не чувствовали освобождения. Напротив. Мы испытывали чувство

Просто ошибся в датировке, а сочинил трогательную историю, как в январе 1928 года Ильф приклеил курьезную записку к обложке, как они беспокоились, примут ли рукопись в редакции, напечатают ли... Ничего подобного. Уже приняли, уже печатали. И трогательные подробности нужны здесь лишь в качестве дополнительных эмоциональных аргументов, подкрепляющих шаткую версию Петрова: читатель, увлекшись выдуманными деталями, не замечает, что автор, вопреки традиции, ничего толком не сообщил о реальных обстоятельствах. Петров словно забыл о них, как забыл, при каких обстоятельствах познакомился с Ильфом. В том, и в другом случае причина одна: к 1938 году Нарбут, по советской терминологии, стал "неупоминаемым". В 1936 году он был арестован, объявлен "врагом народа" и осужден. Погиб в заключении, реабилитирован в 1956 году. Выдумывать же обстоятельства знакомства с Ильфом в Москве Петров не стал. Проще было, сославшись на забывчивость, вовсе умолчать о первой встрече с будущим соавтором, о работе под руководством репрессированного Нарбута, а собственную "трудовую биографию" начинать со службы "в органах". Точно так же "забыл" Петров об истории публикации "Двенадцати стульев", о роли Регинина, ведь и тут без упоминаний о Нарбуте не обошлось бы. Сведущие же современники приняли его версию не по наивности - правда была неуместна. Однако всю историю создания "Двенадцати стульев" - от начала и до конца - Петров сочинять не стал. Задачи такой не ставил. Поэтому истина порою проглядывает не столько в том, что он рассказал, сколько в том, о чем ненароком обмолвился. К примеру, Петров сообщает, что когда "в августе или сентябре 1927 года" Катаев подарил им с Ильфом сюжет "Двенадцати стульев", соавторы целый месяц возвращались домой "в два или три часа ночи", поскольку писать роман могли только после окончания рабочего дня в "Гудке". "Нам, - подчеркивает Петров, - было очень трудно писать. Мы работали в газете и в юмористических журналах очень добросовестно. Мы с детства знали, что такое труд. Но никогда не представляли себе, что такое писать роман. Если бы я не боялся показаться банальным, я сказал бы, что мы писали кровью". Вот тут Петров, старательно нагнетая эмоциональное напряжение, проговорился ненароком: "Все-таки мы окончили первую часть вовремя. Семь печатных листов были написаны в месяц". Стоп. Что значит "вовремя", почему первую часть "Двенадцати стульев" нужно было написать именно "в месяц"? Написали бы за полтора или два, не мучаясь: нигде ж не упомянуто о каких-либо обязательствах и договоренностях. Но ведь и о Нарбуте тоже - нигде. А если успели "вовремя", значит, договоренность была, и поведение соавторов уже не выглядит странным. Они месяц истязали себя не из любви к трудностям, а чтобы главный редактор получил первую часть романа в октябре--ноябре 1927 года. Только тогда по его приказу завред успевал организовать подготовку публикации в январском номере 1928 года. И даже на февральский хватало - "с запасом". Примечательно, что о работе над второй и третьей частями романа

Ильф и Петров доставили редакции немало хлопот: ведь заведующему редакцией пришлось планировать и постоянно координировать работу соавторов, машинистки, редактора, корректора, художника и т.д. Но в журнале "30 дней" завредом был давний знакомый Ильфа и братьев Катаевых - -В.И. Регинин. Популярный еще в предреволюционные годы журналист, он после гражданской войны организовывал советскую печать в Одессе и приятельствовал со всеми местными литераторами [См., напр.: Паустовский К.Г. Время больших ожиданий//Паустовский К.Г. Собр. соч.: В 8 т. М., 1968. Т. 5. С. 91--95.]. На его помощь соавторы вполне могли рассчитывать. Правда, лишь после того, как решение о публикации было принято главным редактором. В 1927 году главный (или, как тогда говорили, ответственный) редактор журнала "30 дней" - В.И. Нарбут [См.: Нарбут Т.Р., Устиновский В.Н. Владимир Нарбут//Новобасманная, 19. М., 1990. С. 322--325.]. Соавторы знали его еще по Одессе. Известный поэт, некогда примыкавший к акмеистам, он в годы гражданской войны сделал стремительную карьеру. А прибыв в Одессу, стал полновластным хозяином ОДУКРОСТА, пригласил туда Катаева, Ильфа, Олешу и других одесских поэтов. Нашлась также работа для младшего брата Катаева. Весной 1921 года Нарбут был с повышением переведен в тогдашнюю столицу Украины - Харьков, где возглавил УКРОСТА. Вслед за ним уехали Катаев-старший и Олеша. Ну, а Петров поступил на службу в угрозыск. В 1922 году Нарбута перевели в Москву, куда потом отправились и Катаев с Олешей, вскоре приехал Ильф, потом - Петров. Уже в Москве Нарбут реорганизовал несколько журналов и основал издательство "Земля и фабрика" - "ЗиФ", где был, можно сказать, представителем ЦК ВКП(б). Нарбут вообще протежировал своим прежним подчиненным: по определению -Н.Я.Мандельштам, именно из рук Нарбута "одесские писатели ели хлеб" [Мандельштам Н.Я. Вторая книга. М., 1990. С. 52.]. И характерно, что первое отдельное издание "Двенадцати стульев" было зифовским. Оно вышло в июле 1928 года, аккурат к завершению журнальной публикации. Значит, договор был заключен гораздо раньше. Надо полагать, по указанию Нарбута. Больше никто такой власти не имел. Несколько отвлекаясь, добавим, что Петров был обязан Нарбуту не только литературной карьерой. В 1920 году Катаева-старшего арестовала Одесская ЧК: подозрение в причастности к антисоветскому заговору. Оснований для ареста по тому времени хватало: бывший офицер, отец - чиновник, преподаватель в епархиальном училище, дед с материнской стороны - генерал, с отцовской - священнослужитель. Несколько месяцев тюрьмы, ожидание расстрела, потом освобождение: литературные знакомства выручили. Под арест попал и младший брат, недоучившийся гимназист: он, правда, в офицеры не вышел, возраст не тот, а вот набор родственников тот самый, плюс брат-офицер. Приезд Нарбута, его покровительство, работа в ОДУКРОСТА пришлись тогда очень кстати [См.: Лущик С. Реальный комментарий к повести//Катаев В. Уже написан Вертер. Лущик С. Реальный комментарий к повести. Одесса, 1999. С. 78--86.]. Регинина Петров как-то упомянул мимоходом в черновиках воспоминаний. А вот Нарбута - нет. О редакционной эпопее Петров вообще не захотел рассказывать. Именно не захотел: не

Какими результатами, хорошо известно из прессы. Что же тут можно скрывать и зачем?Видно, Петров еще держался с достоинством и внутренним пренебрежением к тупоумию собеседника, считая, что это «частный случай», недоразумение, случившееся по недомыслию какого-то чиновника, получившего донос.- Ну, а с кем еще? - продолжал следователь.- Со многими.- Вот именно. Назовите их.- Это что, всех поименно?- Да, и не вздумайте кого-либо пропустить, так сказать, «забыть». О чем вы с ними говорили, о чем просили? Какие поручения они вам дали, так сказать, в дорогу? И что вы им, так сказать, обещали?- Это постоянное тупое «так сказать» в манере разговора следователя меня уже порядком начинало раздражать. Но я понимал: на это не следовало обращать внимание. Главное - сообразить, что он от меня хочет. И я стал ему объяснять, что мне ничего не поручали, не давали, я ничего ни у кого не просил и просить не собирался, мне просто это не могло прийти в голову...Вот здесь Петров начинал возмущаться и заводиться. В данной обстановке чем человек честнее, порядочнее, тем более дико ему не только все это слушать, но и вообще участвовать в подобных абсурдных ситуациях.Арестовали его с неделю назад, не в Москве, где-то в Поволжье. Поняв, что его везут в Москву, успокоился. Здесь, естественно, во всем разберутся, все выяснится. Он ждал встречи со столичным следователем, а потому был так спокоен в камере во время своего первого тюремного шахматного дебюта. И первый момент знакомства со следователем его ободрил - тот оказался земляком. Правда, тут же и с каждой следующей минутой все более стал убеждаться, что это типичная самодовольная, продажная гнида. Вещей у него не было никаких, только те, что на нем. В затянувшейся паузе я спросил, откуда он, где его дом. Петров ответил: в Риге. А всех вещей своих он не видел с момента ареста - они исчезли. Исчезла и фотография жены с дочерью - оборвали последнюю ниточку, связь с домом.Со следующего дня стали вызывать и меня. Допросы проводил следователь Новиков. Мне запомнилась не только его фамилия, но и то, что на голой лысине спереди у него торчал рыжий хохолок, лицо все в веснушках, а в редких зубах заметный непорядок. Допросы проводились только ночью. Днем

Приехав в северную столицу в командировку, майор Петров первым делом разместился в гарнизонной гостинице на площади Мужества. Затем отправился в воинскую часть, где когда-то прошли его лейтенантские годы. К его удивлению и радости там Петрова ещё помнили и встретили именно с теми чувствами, которые объединяет понятие офицерского братства. Выяснилось, что для решения задач, поставленных майору Петрову на командировку, командование части создало благоприятные условия, в результате чего он сможет справиться с этими самыми задачами в кротчайшие сроки и у него останется ещё масса свободного времени для удовлетворения личных потребностей.

А потребностей этих у майора было предостаточно. Он был молод и холост. И, конечно же, на первом месте стоял женский вопрос. Вернувшись в гостиничный номер, майор "сел" на телефон и начал обзванивать своих бывших подружек. Но везде случался "облом": одна уехала из города, другая вышла замуж, а третья никак не может простить ему, что он не простившись уехал.

Петров уже на несколько раз пролистал свой блокнот, но ничего нового найти не смог. Он устало поднял глаза и начал рассматривать рисунок обоев на стене возле прикроватной тумбочки, на которой стоял телефон. На обоях были изображены заросли молодого бамбука. И вдруг прямо вдоль линии бамбукового листа майор заметил цифры, написанные тонким грифелем чертёжного карандаша.

Сомнений не могло быть - это номер телефона. А сразу за цифрами следовали три буквы - Оля. Преодолев психологическое напряжение и отбросив в сторону сомнения, Петров набрал на телефоне этот номер.

- Алло... - ответил мягкий, нежный голос.

- Простите, это Оля? - спросил Петров.

- Да! А с кем я говорю?! - произнёс нежный голос с нотками удивления и, вместе с тем, заинтересованности.

- Видите ли, Оля! Вы меня не знаете, но мне вас рекомендовал мой школьный друг, который вас хорошо знает, - начал врать Петров. - Но прошу вас - выслушайте меня до конца, не бросайте трубку! Дело в том, что я впервые оказался в Санкт-Петербурге и совсем не знаю города. Друг говорил, что вы коренная ленинградка и сможете мне помочь в этом вопросе.

- Бог ты мой! Но в каком вопросе?! - непонимающе, но вполне дружелюбно спросила Оля.

- Познакомить с городом и с его достопримечательностями. Что тут непонятного?! - осмелев, с настойчивыми интонациями сказал Петров.

- Но, ведь уже поздно... - неуверенно произнесла Оля.

- Давайте встретимся завтра. Скажите, где вам будет удобно? - не унимался Петров.

- А где вы остановились?

- В кэчевской гостинице на площади Мужества.

- Бог ты мой! А я живу на Мориса Тореза. Это же совсем рядом. Я смогу завтра подойти к станции метро Площадь Мужества в пять часов вечера. Но как я вас узнаю?!

Петров сильно обрадовался такому повороту дела и пояснил, что он будет в форме майора, что зовут его Иваном, что он будет стоять справа от входа на станцию метро - "там, где продают цветы", что в его левой руке будет зажат букетик с пятью гвоздиками. Сказав Оле - "до завтра", Петров облегчённо положил трубку телефона. Только тогда он заметил, что его сердце от бешеного ритма пытается вырваться из груди. Он достал из своей походной сумки бутылку коньяка и налил себе в стакан граммов сто. Выпив их залпом, он успокоился и лёг спать.

*    *    *

В первый вечер они просто гуляли по городу: Невскому проспекту, Дворцовой площади и Стрелке Васильевского острова. Несомненно, Петров почувствовал, что он нравится девушке. Она болтала без умолку и даже забыла спросить, что за школьный друг дал Ивану её телефон. Именно этого вопроса Петров и боялся больше всего. Но опасность миновала и Иван приободрился.

А окончательно осмелев, он предложил Ольге назавтра поездку в Репино с целью посещения музея великого художника. После того, как Оля безропотно согласилась на эту поездку и не осведомилась - откуда у Петрова такое хорошее знание пригородов Санкт-Петербурга, Петров почувствовал себя хозяином положения и "взял бразды правления в собственные руки".

Назначив время и место встречи около центрального входа в Финляндский вокзал, Иван проводил Олю до её дома и отправился в гостиницу отдыхать.

Петров был счастлив. Девушка явно нравилась ему. Он не любил блондинок, а Оля имела тёмно-русые волосы. Ему не нравились чёрные и карие глаза, он их боялся, а у Оли они были серо-голубые. Ему не нравились курносые или длинные прямые носы, а у Оли был аккуратный тонкий носик с маленькой горбинкой. Он не любил большие рты с тонкими губами, а у Оли был небольшой ротик с чуть припухшими губами, как у юной девушки.                

И, наконец, фигура... Петрову даже не пришлось искать изъянов. Потому что их не было. Не было - и всё тут! Если хоть на минуту представить себе фигуру высокой, стройной женщины спортивного телосложения - так вот это и есть Оля.

С этими радостными мыслями Петров и уснул.

*    *    *

Выйдя из электрички на платформе Репино, в киоске купили бутылочку токайского вина и, спрятав её в олиной сумке, отправились в музей Ренина. Пока ожидали, когда соберётся очередная группа, осмотрели усадьбу снаружи. Бродили по тропинкам, любовались рыбками в искусственном пруду и Петров всё это время рассказывал о своём трудном детстве. Как рос в детдоме без родителей, как потом учился в суворовском училище, из которого прямиком перешёл в военное училище связи.

- А после окончания училища по распределению попал в воинскую часть... - и тут, к счастью для него, экскурсовод пригласила всех пройти внутрь музея. "Фу, ты господи! Чуть не проболтался, что служил в Ленинграде", - подумал Петров. И к его удовольствию, после осмотра экспонатов музея Оля к этому разговору больше не возвращалась.

Они перешли дорогу и направились в сторону берега Финского залива. А когда под ногами начал проминаться песок пляжа, Иван предложил Оле раздеться и позагорать.

- Это было бы неплохо, - сказала девушка. - Однако, я не предусмотрела такую возможность и поэтому не взяла с собой купальник.

- Ну ничего!.. - задумался Иван и после некоторого замешательства предложил:

- А пошли вон к тем кустам - там у тебя хоть ноги позагорают.

Он-то спланировал такой вариант, поэтому в его сумке оказались два больших банных полотенца, пицца и бутылка коньяка "Арарат". Ну, а о одноразовой посуде и говорить будет излишне. Иван открыл токайское штопором от перочинного ножика, налил по пол-стакана и произнёс тост:

- Оленька! За наше знакомство! Хотя оно произошло таким необычным способом, я бы сказал - невероятным, но, мне кажется, что оно имеет большое продолжение. За наше знакомство, Оленька!

- Хоть я и ничего не поняла, но всё-равно мне очень приятно, - сказала Оля и чокнулась с Иваном.

Оля лежала на большом банном полотенце, вытянув свои прекрасные ноги и подставив их лучам жаркого июльского солнца. Подол юбки задрался чуть выше колен и это небольшое пространство от коленей до подола приводило Ивана во всё нарастающее беспокойство. Он то и дело поглядывал на манящий его промежуток, но затем отводил глаза в сторону, чтобы Оля не могла заметить предмет его интереса и не подтянула подол.

Через некоторое время Оля прикрыла лицо своей широкополой шляпой и Иван незамедлительно воспользовался этим. Он открыл бутылку коньяка и долил коньяком токайское доверху. Затем разлил по стаканчикам и предложил девушке. Оля весело сбросила шляпу и села.

- Ну, а теперь - "За твою красоту!" - провозгласил Иван и, слегка коснувшись левой рукой олиного колена, правой подал ей стакан.

Он заметил, как румянец пробежал по олиному лицу. Девушка взяла стаканчик и сказала:

- Спасибо тебе, Ваня! Только, может быть, ты преувеличиваешь мои достоинства?

- Ничуть не преувеличиваю... Ты и правда - красавица!

Осушив свой стаканчик, Оля с удивлением произнесла:

- Что-то у вина какой-то другой вкус стал... Ой, да и в голову ударило. Кружится... Я прилягу.

Теперь подол олиной юбки задрался ещё выше, чем прежде. Иван больше уже не стеснялся и не отводил глаза в сторону. Он наклонился и начал целовать олины колени.

Вдруг Иван почувствовал в своих волосах олины пальцы. Они то нежно перебирали его волосы, то пощипывали мочку уха. От удовольствия Иван зажмурился и с закрытыми глазами начал осыпать поцелуями ноги девушки, подымаясь всё выше и выше. Но вот он почувствовал пряный, дурманящий запах олиного естества и открыл глаза.

Прямо перед его глазами под белизной тонких прозрачных трусиков темнело пятно на пересечении сбегающих вниз линий. Теперь уже у него закружилась голова и он впился губами в это манящее пятно.

Где-то совсем рядом послышался лай собаки и детский смех. Затем прямо к ногам Ольги выкатился небольшой детский мячик, за которым из кустов выскочил лохматый пёс. Иван и Ольга сели и в замешательстве начали наблюдать за развитием так внезапно возникшей ситуации. Из-за кустов выбежали мальчик с девочкой, схватили мячик и отбросили его в сторону. Пёс с радостным лаем бросился за мячиком, а следом убежали и дети.

Эта сценка подействовала на Ольгу отрезвляюще и она, наконец-то, задала вопрос, которого так боялся Иван:

- Ваня! А всё-таки, какой такой школьный друг дал тебе мой телефон?

На Ивана будто выплеснули ведро ледяной воды. "Ну что тут поделаешь?! Придётся сказать правду", - подумал Петров. И он рассказал, как нашёл этот телефон в номере гостиницы. Оля внимательно выслушала, но промолчала.

Она как-то вся съёжилась и было видно, что настороженно ожидает от Петрова вопросов.

Однако, вместо вопросов Петров сказал:

- Ольга, ты мне очень нравишься! Я хочу продолжения нашего знакомства.

С Ольги как будто свалился тяжелый камень и она, немного поразмыслив, предложила:

- Ваня! Тогда поехали в гостиницу и сотрём со стены номер моего телефона.

Они так и поступили. До окончания своей командировки Иван ещё много раз встречался с Ольгой. А когда настало время уезжать, пришёл к олиным родителям и попросил руки дочери.

- Мы-то что?! - сказали родители. - Как Оленька?!

- А я согласна!!! - радостно ответила Ольга и обняла Петрова.