Порно абаза

Сергею Григорьевичу Строганову. «Ваше величество, — сказал Строганов, — предполагаемая вами мера, по моему мнению, не только несвоевременная при нынешних обстоятельствах, требующих особой энергии со стороны правительства, но и вредная. Мера эта вредна потому, что с принятием ее власть перейдет из рук самодержавного монарха, который теперь для России, безусловно, необходим, в руки разных шалопаев, думающих не о пользе общей, а только о своей личной выгоде. В последнее время и без предполагаемой новой меры власть значительно ослабла, в журналах пишут Бог знает что и проповедуют невозможные доктрины». Речь графа прерывалась репликами Лорис-Меликова. В заключение Сергей Григорьевич сказал: «Путь этот ведет прямо к конституции, которой я не желаю ни для вас, ни для России…» На это император признался: «Я тоже опасаюсь, что это — первый шаг к конституции». Затем Александр III предложил выступить Петру Александровичу Валуеву. «…Я, с моей стороны, — заметил председатель Комитета министров, — не могу разделить тех опасений, которые только что были высказаны глубокоуважаемым мною графом Сергеем Григорьевичем. Предполагаемая мера очень далека от конституции. Она имеет целью справляться с мнением и взглядами людей, знающих более, чем мы, живущие в Петербурге, истинные потребности страны и ее населения, до крайности разнообразного… Вам, государь, небезызвестно, что я — давнишний автор, могу сказать, ветеран рассматриваемого предположения. Оно было сделано мною в несколько иной только форме в 1863 году во время польского восстания и имело, между прочим, привлечь на сторону правительства всех благомыслящих людей…» В целом Валуев «произнес красноречивую речь» в пользу предложений Лорис-Меликова. Военный министр граф Дмитрий Алексеевич Милютин поддержал его позицию и высказал твердое убеждение «в необходимости новых законодательных мер для довершения оставшихся недоконченными великих реформ почившего императора». Он напомнил также, что почти все прежние реформы разрабатывались с участием представителей местных интересов и никаких неудобств от того не замечалось. Министр почт и телеграфов Лев Саввич Маков, выступивший после Милютина, поддержал позицию, высказанную графом Строгановым. Он признался, что предложения графа Лорис-Меликова направлены на ограничение самодержавия, а это, по его словам, неминуемо приведет Россию к гибели. Вслед за Маковым взял слово министр финансов Александр Агеевич Абаза. Д. А. Милютин отметил в своем дневнике, что Абаза «произнес прекрасную речь, в которой, опровергнув намеки Макова на покушение ограничить самодержавную власть, объяснил, что, напротив того, призыв к деятельности представителей от земства укрепит и поддержит авторитет правительства. Абаза привел в пример предстоящую и совершенно необходимую податную реформу, которую решительно невозможно совершить без содействия представителей от всех классов общества». Выступая в прениях, Лорис-Меликов подчеркнул важность того, «чтобы на стороне

Особенно на Александра III. П. А. Валуев записал в своем дневнике: «Обер-прокурор Синода сказал невозможную речь, в которой назвал все предложенное и все европейское (sic) величайшей фальшью». Министр финансов Александр Агеевич Абаза, «как ножом в сердце пораженный» речью Победоносцева, первым пытался нейтрализовать ее эффект. «Ваше величество, — обратился Абаза к императору, — речь обер-прокурора Св. синода есть, в сущности, обвинительный акт против царствования того самого государя, которого безвременную кончину мы все оплакиваем. Если Константин Петрович прав, если взгляды его правильны, то вы должны, государь, уволить от министерских должностей всех нас, принимавших участие в преобразованиях прошлого, скажу смело — великого царствования». Выступивший с большой речью государственный контролер Дмитрий Мартынович Сольский аргументированно защищал предложения Лорис-Меликова. В заключение Сольский заметил, что Победоносцев «представил в самых мрачных красках весь ужас нынешнего положения. Но дальше этого он не пошел. Он раскритиковал все, но сам не предложил ничего… Константин Петрович справедливо сказал, что во времена, подобные настоящим, нужно действовать. Нам предложен план действий. Если он не хорош, то нужно заменить его другим; но ограничиваться одною критикою и оставаться неподвижным — невозможно». Взявший затем слово министр путей сообщения Константин Николаевич Посьет выразил свое мнение о предложении министра внутренних дел Лорис-Меликова. Оно было отрицательным. Принявшие участие далее в обсуждении министр народного просвещения Андрей Александрович Сабуров, министр юстиции Дмитрий Николаевич Набоков, великие князья Константин Николаевич и Владимир Александрович высказались за обсуждаемое предложение. Главноуправляющий Вторым отделением Собственной Его Императорского величества канцелярии князь Сергей Николаевич Урусов, принц Александр Петрович Ольденбургский и министр государственных имуществ князь Андрей Александрович Ливен высказались довольно неопределенно и предложили еще раз обсудить рассматриваемый проект Лорис-Меликова в Комитете министров. Граф Сергей Григорьевич Строганов незадолго до закрытия совещания заявил, что также не возражал бы против пересмотра в Комитете министров. Председатель же департамента законов князь Сергей Николаевич Урусов, уточняя свое предложение, посоветовал обсудить проект Лорис-Меликова сначала не в Комитете министров, а в небольшой комиссии из лиц, назначенных государем. Александр III, так и не высказавший своего мнения относительно проекта Лорис-Меликова, дал согласие назначить комиссию. Все понимали, что император занял выжидательную позицию. Ультиматум Предложения о том, что делать новому императору, продолжали поступать отовсюду. Самые невероятные, самые разнообразные, порой просто нелепые. Но одно из них выходило за все рамки нравственных норм. Убийцы отца отправили его сыну манифест. Письмо с манифестом исполнительного комитета «Народной воли» легло на стол императора 12 марта. Адресованное Александру III, оно было опущено в почтовый ящик, находившийся у здания городской думы на Невском проспекте. Одновременно текст письма был отпечатан в

Императора на набережной Екатерининского канала. В три часа дня отправились в Гатчину тем же кружным путем. Либеральная пресса — газеты «Голос», «Страна», «Порядок» и ряд других — откликнулась на манифест статьями, в которых делала вид, что не понимает смысл обращения верховной власти, и выражала свои надежды на реформаторскую деятельность императора. В то же время сторонники охранительных государственных начал восторженно приветствовали опубликование манифеста. «Теперь мы можем вздохнуть свободно, — писали «Московские ведомости» в номере от 30 апреля. — Конец малодушию, конец всякой смуте мнений. Пред этим непререкаемым, пред этим столь твердым, столь решительным словом монарха должна, наконец, поникнуть многоглавая гидра обмана. Как манны небесной народное чувство ждало этого царственного слова. В нем наше спасение: оно возвращает русскому народу русского царя самодержавного». Спустя несколько дней, 4 мая 1881 года, Константин Петрович Победоносцев писал императору: «В среде здешнего чиновничества манифест встречен унынием и каким-то раздражением: не мог и я ожидать такого безумного ослепления. Зато все здравые и простые люди несказанно радуются. В Москве ликование, — вчера там читали его в соборах и было благодарственное молебствие с торжеством. Из городов приходят известия о всеобщей радости от появления манифеста». После появления этого документа, который четко обозначил внутриполитический курс, само собой произошли изменения в правительстве. Подал в отставку министр внутренних дел Михаил Тариелович Лорис-Меликов, за ним ушли военный министр Дмитрий Алексеевич Милютин, министр финансов Александр Агеевич Абаза. Еще ранее правительство покинул министр Императорского двора и уделов Александр Владимирович Адлерберг и был уволен министр народного просвещения Андрей Александрович Сабуров. Вскоре Александр III в письме брату Владимиру сформулировал свое политическое кредо: «Я никогда не допущу ограничения самодержавной власти, которую нахожу нужной и полезной для России». 3 мая по указу императора граф Николай Павлович Игнатьев занял важнейший в империи пост министра внутренних дел, а на его место министром государственных имуществ был назначен статс-секретарь Михаил Николаевич Островский. О том, как относился ко всему происходящему император, узнаем из писем Марии Федоровны матери в Копенгаген. 2 (14) мая 1881 года она писала: «В последние дни у Саши было много неприятностей с министрами. Лорис-Меликов подал в отставку (что вообще-то хорошо), и Саша не стал его удерживать. Однако самым неприятным было то, что и министр финансов Абаза также подал в отставку, а это уже большая потеря, так как он прекрасно распоряжается финансами и его будет трудно кем-либо заменить. Я нахожу действия этих господ в такой момент уйти в отставку подлыми и гнусными. Они всегда ставят свои личные интересы выше патриотических, что просто отвратительно!» В

Главную из них Красной Поляной. А затем и поселились на Красной Поляне с семьями. Было это в 1878 году. Прошло еще несколько лет. Гонимые безземельем и стремясь избавиться от гнета остзейских баронов, бродили по Руси в поисках "земли -обетованной" и ходоки эстонских крестьян. Одни из них облюбовали себе уголки на Северном Кавказе - у Минеральных Вод и под Тебердой. А другие - перевалили через Главный Кавказский хребет и выбрали себе место на соседней с греками поляне, на четыре километра выше по Мзымте. Так с 1886 года возникло там эстонское селение - Эсто-Садок. Вот и сложилось, такое необычное соседство представителей двух удаленных народов - греков с эстонцами. Побережье в те годы было еще совсем глухим, диким, бездорожным. И эстонцы и греки поддерживали связь только с Северным Кавказом - через горы. Положение изменилось лишь в девяностых годах. Под началом генерала Анненкова по берегу "Черного моря начали строить шоссе. Голод 1891 года пригнал сюда даровую рабочую силу. Голодающие массами мерли, их заменяли другие, и шоссе от Новороссийска до Сухума, по участку которого вы сегодня ехали между Сочи и Адлером, было построено. Горькое имя "Голодного шоссе" укрепилось за ним. Тогда-то устроитель Черноморского побережья, небезызвестный царский вельможа Абаза, решил сделать царствующему дому приятный подарок. Он вспомнил, что в горах Западного Кавказа пустуют огромные, после выселения черкесов почти незаселенные площади, прослышал, как богаты зверем горные леса (а здесь водился и такой редкий зверь, как кавказский зубр - дикий вымирающий древний бык), и решил Абаза устроить в наших лесах царский и великокняжеский охотничий заказник. А чтобы легче было царю и великим князьям добираться сюда на охоту, в 1898 году инженер Константинов построил к Красной Поляне то самое шоссе, по которому вы к нам сегодня приехали. На горке над Красной Поляной был выстроен для царя охотничий дворец - теперь в нем дом отдыха. Царь тут так и не побывал. А Красную Поляну решили сделать городом Романовском. Провели планировку этого города, вбили столб с надписью "Полицейское управление", начали распродавать участки. Потянулись сюда за царем вельможи и генералы. Печально памятные по их черным делам в 1905 году градоначальники Дубасов и Драчевский, председатель Государственной думы Хомяков, миллионер Морозов, граф Бобринскпй - много их тут было - построили свои дачи в Романовске. Но ни города, ни курорта у них так и не получилось. Одним пансионатом доктора Чайковского для туберкулезных (нынешняя дача "Чайка" - часть нашей турбазы) курортное дело тогда и кончилось. Ну а потом грянула революция. Из первой лекции Энгеля запомнился еще один эпизод - уже из времен гражданской войны. В 1920 году в Красной Поляне была Советская власть. Неожиданно с перевала в Поляну свалилась недобитая армия белого генерала Фостикова, которого чаще звали Хвостиковым. Эта банда стремилась прорваться через побережье на соединение с Врангелем. Небольшой гарнизон, находившийся в Красной Поляне, был вынужден

Провинциальных обществах их принимали очень радушно, во-первых, потому, что они носили крупные стразовые запонки, а во-вторых, потому, что были малые на все руки. Перекинуть ли направо-налево, устроить ли для девиц petits jeux[332], рекомендовать ли лошадку, спеть ли модный тогда романс «Черную шаль», причем с особенным чувством проскрежетать:Ко мне постучался презренный еврей… —на все это они так охотно соглашались, что, где бы они ни появились, общество немедленно оживлялось. Об Осетии они рассказывали чудеса. Как злой дядя, за два абаза, продал их в Кахетию, и как отец ночью обратно их оттуда украл; какая у отца их была неприступная крепость, из которой он делал на русских набеги; какой удивительный рос у них виноград, какие вкусные чуреки делала их мать, как прекрасен Казбек при восходе солнца и проч. и проч. Словом сказать, объясняли все, что можно было почерпнуть из производивших тогда фурор повестей Марлинского. И в доказательство своего подлинно осетинского происхождения затягивали песню, в которой слышались только гортанные звуки: га-го-ги! но которая заставляла их заливаться горькими-горькими слезами.Вообще, Тамерланцевы имели то свойство, что коль скоро проникали в какой-нибудь дом, то незаметно делались в нем своими людьми. Они умели побалагурить с лакеями, перемигнуться с горничными, привлечь на свою сторону детей и так убедительно просили хозяев не церемониться с ними и не беспокоиться их присутствием, что тем оставалось только махнуть рукою. В самое короткое время, хотели или не хотели хозяева, они утверждались в доме самым прочным образом. Лакеи, чутьем заслышав приближающийся экипаж, бросались к подъезду и наперерыв провозглашали: «Пожалуйте-с! господа только что за стол сели-с», или: «Пожалуйте-с!