Порно моршанск

Церкви и соборы превращали в конюшни и всячески ругались надо всем священным; вот Господь их и покарал за их беззаконие. Монахов и священников они раздевали чуть не до наготы и употребляли, чтобы перенашивать их ноши, иногда очень тяжелые, а кому было невмоготу, тех нещадно били; двух монахов которого-то из московских монастырей бросили в реку и чуть было не утопили, да, слава Богу, нашлись добрые люди, которые их вытащили из реки. Но недолго нагостился Бонапарт в Кремлевском дворце: в самый день по его вступлении в Москву начались пожары. Прежде всего, говорят, загорелся в ночь ряд лавок против Кремля, и в Кремле стало нестерпимо жарко; потом и пошла гореть Москва. Каретный ряд каретные мастера сами зажгли, не желая, чтобы неприятельские маршалы и генералы катались в их каретах; вспыхнул пожар на Знаменке, а с 5 на б сентября такой сделался вихрь, что огонь стало перебрасывать с улицы в улицу; вся Москва запылала с разных концов, и в три или четыре дня сгорело более 8000 домов. Пожарных труб не было, следовательно, нечем было и тушить: не хотелось Бонапарту выбираться из Кремля, а делать было нечего, пришлось от пылу искать себе убежища, и он едва мог проехать по Тверской в Петровский дворец и там и поселился. Какому из жителей Москвы не прискорбно было в то время знать, что Москва сожжена, а в особенности тем, которые имели там дома? Но впоследствии времени было дознано, что именно этот всеобщий пожар столицы и спас Россию от грозившего ей ига: Господь по своей благости великое зло обратил в величайшее благо. V С приездом сестры у меня на сердце немного поотлегло: она меня успокоила верным известием, что почта из Москвы прекращена, и когда я начинала беспокоиться, сестра меня старалась развлечь и успокоить. Немного времени спустя приехала ко мне и другая моя сестра, Варвара Петровна Комарова, с мужем, а там и княгиня Авдотья Николаевна Мещерская со своею дочерью Настенькой, которой было в то время, я думаю, лет шестнадцать. Итак, нас собралось довольно много. Мещерская уезжала в Моршанск и там жила в первое время неприятельского нашествия и, погостив у меня несколько дней, опять возвратилась в Моршанск, где и прожила всю зиму до

Политика. Живем, никого не задеваем и обращаем исключительное внимание на почки. Все же остальное предоставляем Каткову — буди его святая воля над нами. Но кроме этого, есть и еще важная политическая новость. Ераков собирался жениться на девице M........., пьянистке великой княгини Елизаветы Михайловны, у которой два зуба изо рту выперло наружу, да два зуба там... Вот Ераков и собрался это обстоятельство проверить — инженер ведь он. Но тут его лукавый попутал. Показалось ему, что у него из огорода по ногам клубнику воруют, вот он и дал себе слово подкараулить. Ночью, услышав подозрительный шорох, в одной рубашке, без подштанников, ползком вышел в огород и засел в куст. Кстати, думает, я там и за большой нуждой схожу. А в кусте между тем змея спала. Не ядовитая, но все-таки змея. Услышала, что кто-то собирается на нее класть, взяла да и укусила в самое причинное место. Взревел Ераков, а брачные пули в одно мгновение раздулись, как картечи. Прибежал домой, всполошил дочерей; те пристают: что у Вас, папенька, болит? А он объявить не смеет, а только кричит: не могу жениться. Послали к августейшей владетельнице города Ораниенбаума — она тоже хочет знать, что у милого старичка болит. Наконец, приехал доктор, и всем потихоньку объяснил. Теперь Еракову уже не больно, но едва ли не придется расстаться со своим архитектурным украшением. Дочери ходят мимо него, потупив глаза, августейшая владетельница нюхает спирт, а девица M......... всем горько жалуется: стоило ли из-за фунта клубники лишать себя удовольствия! Сам же Ераков, не будь глуп, завел переговоры с Моршанском, насчет принятия большой печати. Говорят, Платицин дает ему всего 85 копеек, но он надеется, что это по недоразумению, и на днях собирается в Моршанск лично. Это правда, говорит, что я и без того должен бы их лишиться, но ведь тут дело идет не об них одних, а обо всем — должен же «корабль» что-нибудь накинуть, тем более, что у меня долги.Лихачев несколько оправился после произведенного скандала, а то чуть было не впал в уныние. Я был один из тех, которые убеждали его наплевать на все. Удивительное, право, дело, какие пустяки могут влиять на судьбу людей. В результате, все это глупое дело обойдется без

Году.} замуж, он был еще жив и мы у него были в гостях и обедали. Жена его, овдовев, пошла в монастырь, что в Калуге, и там умерла после первой холеры, в тридцатых годах. Немного попрежде по времени, но тоже в этом году, женился наш родня, князь Борис Иванович Мещерский (сын князя Ивана Никаноровича), матушкин троюродный брат. Он взял за себя Тютчеву Авдотью Николаевну. Эти Тютчевы -- смоленские: мать Авдотьи Николаевны была Панютина; знаю это понаслышке, но сама ее не знавала. Было несколько братьев, и из них я видала Ивана Николаевича и знала сестру княгини, Надежду Николаевну Шереметеву, а других двух сестер: Надаржинскую и Безобразову не помню даже, видала ли я когда-нибудь. С Шереметевою была очень дружна двоюродная сестра моего мужа А. П. Неклюдова, и у нее-то я с нею и встречалась особенно часто. Мещерская была моложе меня лет на пять или на шесть; она была замужем менее трех месяцев: ее муж простудился и умер от горячки, оставив свою жену беременною. Тут пошли у них в семье большие неприятности: имение после Бориса Ивановича было изрядное, так братьям-то его и хотелось оттягать его, а княгиня была беременна, обобрать ее было нельзя; придумали разный вздор, клеветали на бедную, однако Господь сохранил ее, и она своевременно родила дочь Настасью, и тем был положен конец всем домогательствам ее деверьев. Впоследствии я с княгинею очень сошлась и подружилась, и до самой ее кончины в 1837 году мы с нею были в самых родственных отношениях, и мои дочери с ее дочерью были очень дружны. В 1812 году, когда все из Москвы бежали от француза, и Мещерская уезжала в Моршанск и гостила у нас в тамбовской деревне. Об этом расскажу в другое время. Новый год, 1797-й, мы встретили с мужем и с детьми в Москве, без батюшки и без сестер, которые в то время были в деревне: до ноября они прожили в Боброве, а потом поехали в Покровское. Наш дом у Неопалимой Купины становился стар и ветх, мы его не хотели переделывать, а продать; батюшка и предложил нам переехать в его дом, где было теплее, и я сама была в таком положении, что мне нужно было беречь себя,

Москвой и всею губернией управлял преосвященный Августин. При встрече государя пели: "Да воскреснет Бог и расточатся врази Его и да бежат от лица Его вси ненавидящие Его".21 Встреча была торжественная, всеобщий восторг, которого и описать нельзя, и государь от умиления вышел из собора весь в слезах. С неделю по прибытии государя в Москву получено известие о заключении выгодного для нас мира с Турцией,22 и по этому поводу были большие торжества. Этот мир развязывал нам руки и давал возможность все наши силы собрать в одном месте, где нужнее, чтоб отразить дерзкого Бонапарта; и все сему радовались, а Бонапарт бесился и злобствовал на англичан, которые нам помогли заключить этот мир.23 Повторяю, что слышала, а так ли оно было или нет, это справляйтесь с историей. По желанию государя преосвященный Августин составил молитву и новый чин для молебствия по случаю нашествия иноплеменников и служил оный ежедневно, а молитву читали с коленопреклонением. В июле вышел высочайший манифест и воззвание от святейшего Синода. Июля 30 праздновали одержанную нами победу над каким-то маршалом: разбили его отряд. 24 Августа 5 французы заняли Смоленск. Бонапарт все ожидал сражения с Кутузовым, а Кутузов отступал, желая заманить неприятеля подалее. Неприятельское войско начинало уже терпеть великую нужду: ели размоченную рожь и конское мясо. Накануне Успеньева дня 25 преосвященный Августин совершил молебствие за Сухаревою башней, у Спасских казарм, в присутствии собравшегося московского ополчения, благословлял всех воинов, кропил святою водой и вместо знамен вручил им священные хоругви. Дня через три после того пришло известие, что французы заняли Вязьму. Становилось очень жутко в Москве, но главнокомандующий Ростопчин в своих афишках все печатает, что бояться нечего, что француза до Москвы не допустят и т. д. А между тем слышим, что велено игуменьям забрать, что в их монастырях, в ризницах лучшего и драгоценного, и укладывать, чтобы все было наготове, когда потребуют. Из Москвы стали многие выбираться, куда кто мог подальше. Брат, князь Владимир Волконский, поехал в свою казанскую деревню и звал и меня туда приехать, если бы понадобилось. Тетушка графиня Толстая собралась в Симбирск; Архаровы поехали в тамбовскую деревню; княгиня Мещерская поехала в Моршанск; Апраксина с дочерьми -- в орловскую деревню: все забирались подальше, и все казалось,

И будто он для Тютькина по знакомству хотел вытащить даже"Москвича", но в последний момент забоялся и вот вытащил ковер. -- Глупа ты, дочь моя, -- сказал Сашка Каменский. -- Там это всеокружено полной тайной. И жулить невозможно. Так что Тютькин честно выиграл. Надо иметь в виду, что в нашем шестом "Б" (но может быть, и вкаком-нибудь другом классе, а возможно, вообще всюду на свете) народ был ужевроде как взрослый, но в то же время вроде как маленький. Жизнь прекрасна всвоих противоречиях, как говорит ученый мальчик Лева Махервакс (а возможно,что и еще кто-нибудь так говорит)... В один прекрасный день (а вернее, в один обыкновенный понедельник) СеваПервенцев вывесил стенгазету "За отличную учебу". На большущем толстом листеватмана были наклеены разные заметки, жульнически написанные крупнымибуквами с огромными просветами между строчек, чтоб занять побольше места.Тем же способом обычно пишутся письма какой-нибудь малоизвестной исовершенно безразличной тете Анюте в Моршанск, "которая так тебя любит,. аты, свинтус, никогда ей не напишешь". Рядом с заголовком был нарисован пионер-горнист, похожий на двесросшиеся картошки, в которые сверху воткнут кинжал без ручки. А подзаметкой "Спасибо шефам" было намалевано уже черт знает что -то ли шеф, толи дерево, то ли трактор (в заметке речь шла о том, как шефы прислалитрактор для школьного сада). -- Мы дураки, -- сказал Сашка. -- И даже более того! У нас же естьТютькин! И все страшно удивились, как это им раньше не пришло в голову вовлечьТютькина. Во-первых, это бы его воспитало. Недаром же во многих пионерскихповестях -- есть такие повести, которые не надо путать с настоящими! --самого неисправимого всегда выбирают в редколлегию, и он исправляется.Во-вторых, по замечанию Сашки, одно это уже как-то подняло бы унылуюстенгазету шестого "Б" над всеми прочими, столь же унылыми. Словом, на перемене к Тютькину явилась делегация из руководящих ребяткласса. Эта делегация говорила соответствующие моменту слова. Приблизительноте же, которые несколько ранее говорили делегаты вольного Новгорода, чтобывернуть покинувшего их князя Александра Невского. И почти те же, которымичуть позже бояре уговаривали Ивана Грозного не обижаться, а ехать к себе вМоскву и царствовать. -- Ладно, -- сказал в конце концов художник Тютькин. -- Раз так, я будурисовать вам стенгазету. -- А ты потом просмотри с идейной стороны, --